Почему люди сочиняют так много анекдотов о бюрократах, в которых последние предстают бестолковыми идиотами? Единственный ответ, который никогда не берется в расчет, состоит в том, что они просто описывают реальность. К примеру, самый грандиозный научный проект XXI века под величественной шапкой Big science - “геном человека” - обошелся в три миллиарда долларов, десятки тысяч сотрудников усиленно занимались им в пяти странах мира, но единственным результатом стал давно известный факт, что наши гены ничем не отличаются от имеющихся у шимпанзе. То же самое происходит во всех научных исследованиях. Не найдено ни одного критически важного лекарства, зато громадные средства вложены в рекламу транквилизаторов и антидепрессантов.
О том, почему мы так и не изобрели телепортацию, увязли в “корпоративной культуре”, работой называются всевозможные “ наши миссии” и “наше видение”, демократия обозначает бюрократию, мечты не исполнены, а реальность превратилась в плохую имитацию, рассуждает антрополог Дэвид Гербер в книге “Утопия правил”.


Самый верный способ остановить прогресс в любой области человеческой деятельности - это единомыслие и контроль. “Железный закон либерализма или эра тотальной бюрократии” - так антрополог характеризует ситуацию, в которой мы все оказались.
Если еще в середине прошлого века бюрократия воспринималась как зло, и считалось необходимым с ней бороться

С античных времен, а то и раньше, человечество неоднократно предпринимало попытки определить соотношение “ценного” и “благого”, отделив термин “полезный” от понятия стоимости. Потом еще тысячелетия философы спорили, как все это взаимосвязано и связано ли вообще. К примеру, в теории “парадокса ценности” (известной, как парадокс алмазов и воды) поясняется - несмотря на то, что вода для человека намного нужнее, чем алмазы, цена последних гораздо выше - ведь добыть воду пока еще легче, чем драгоценные камни. Впрочем, речь не идет лишь о чем-то материальном. О том, почему нельзя заплатить за то, что не имеет цены, рассуждает антрополог Дэвид Грэбер в книге “Bullshit Jobs.”

Экономисты измеряют ценность в термине “полезность”. Степень же пользы определяется тем, насколько нужен тот или иной товар (или услуга). К примеру, когда кто-нибудь решает построить мост, он предполагает, что через него люди будут ходить на другой берег реки - к родственникам, за покупками, летними вечерами любоваться луной.
Но тот же самый мост может быть построен в месте, которое не заселено или просто нет надобности в переходе. (Что и делается в подавляющем большинстве на бюджетные деньги - тогда строители называют свою работу “дрянной”)
Или, например, одежда. Помимо чисто практической функции - прикрыть тело от холода и жары, она выполняет еще одну важную функцию - сделать вас красивее. Но почему одно платье отвечает требованию, а другое - нет?

“В настоящее время - говорил Бернард Шоу - те, кто выполняет самую тяжелую работу, оплачиваются ниже всего, у тех, чья работа полегче, и вознаграждение побольше. Однако больше всего получают те, кто ничего не делает”. Циничный Оскар Уайлд считал, что “работа - последнее прибежище тех, кто больше ничего не умеет”. Древние римляне и вовсе уверяли - “тот, кто предлагает труд за деньги, продает себя”, поэтому трудящиеся массы в те времена вызывали чувство легкого отвращения. А в XXI веке понятие full time опять становится опасным анахронизмом.
О причинах культа всеобщей занятости и о его вреде рассказывает антрополог Дэвид Грэбер в книге “Bullshit Jobs”.

Истоки наемного труда - не как средства заработка, а смысла жизни - тянутся в средневековую Северную Европу. Причины, как обычно случалось в те времена, были чисто религиозными. Но именно церковь тогда определяла законы, и возражать ей мало, кто смел. Поэтому каждый - вне зависимости от финансового состояния и происхождения - должен был первые семь-пятнадцать лет своей рабочей жизни прислуживать кому-нибудь. Родители и не думали возражать против передачи своих сыновей и дочек соседнему феодалу, взамен получая его детей.

- Никогда бы не подумал, что Хельсинки настолько поющий город, - делился со мной впечатлениями фотограф из Стамбула, - по пути от гостиницы на вокзал я прошел мимо шести караоке баров и в каждом что то исполняют. Ну или кричат, по крайней мере.

В пятницу вечером Хельсинки, действительно, демонстрирует вокальные способности всем желающим (и не очень). Но в этот день, двадцать четвертого мая в финскую столицу приехал Андреа Бочелли, и вместе с ним запел весь город.

Знаменитый итальянский тенор уже бывал здесь четыре года назад, поэтому за три месяца до его приезда оставшиеся билеты на шоу можно было пересчитать по пальцам, да и то они оставались лишь в VIP ложах. В этот раз ситуация повторилась - поезда на подходах месту концерта были переполнены, а очередь из пытающихся припарковаться такси была гораздо длиннее, чем поздней ночью в аэропорту.

Как обычно происходит в человеческой истории, причиной смены веры - будь то христианство, коммунизм, национализм или либерализм - всегда становится социальная нестабильность, утрата смысла жизни и отсутствие ценностей - не столько денег, а в целом. “Наделение человеческих законов надчеловеческой легитимностью” - именно так определил суть любой религии Юваль Ной Харри в своей книге “Homo Deus”. Кто сейчас скажет, что это не так в отношении электронной системы? Даже слово “Интернет” (как и “Бог”) принято с писать с большой буквы.

На фоне повальной автоматизации общение с живым человеком становится роскошью, которую могут позволить лишь избранные. Обедневшим же массам - или толпе, как любили говорить в древнем Риме - приходится довольствоваться электронными системами и технологиями, приобретая ширпотреб. С “официальной” точки зрения это делается для ее же - толпы - блага : “зачем вам куда-то ходить, сидите дома, скачайте приложение, оплатите и вам все привезут”.
Под маской комфорта новая религия - вера в технологии - стремительно захватывает цивилизованный мир. Но обсуждать проблему считается табу. Может быть, потому, что правление “великих алгоритмов” возбуждает во многих из нас страх?

Экономиста-плановика из романа Булгакова, “настолько точила мысль о переезде в Москву, что он стал даже худо спать”. Впрочем, не его одного. Жители любой страны мира настойчиво стремятся в Берлин, Мадрид, Париж, Лондон и прочие столицы. Их тоже “не радуют весенние разливы рек и потрясающие по красоте виды” родных провинциальных городов, и свои последние сбережения они готовы пустить на то, чтобы хотя бы временно снять квартиру в столицах. О том, с какими проблемами придется столкнуться при аренде жилья в Хельсинки, рассказывает наш корреспондент Алексей Табаков.

Перед будущим столичным жителем открывается сразу несколько путей, которые условно можно разделить на две категории - официально-легальные и все остальные.
Мы решили начать с первых.
На сегодняшний день в Хельсинки действует с дюжину агенств недвижимости, из которых пять специализируются именно на аренде. Плюс еще есть несколько некоммерческих организаций, одна религиозная община и муниципалитет Хельсинки, разумеется. При этом все “конкуренты” вполне мирно уживаются друг с другом.

Я никогда не думал, что препятствием на пути к обретению нового жилья станет погода.

“Вы сможете сыграть на своих бутылках что-нибудь свадебное? Ровно через пятнадцать минут?” Прошло чуть меньше, когда парень пришел со своей девушкой, под марш Мендельсона достал из кармана коробку с кольцом и надел ей на палец. Обручение состоялось на одной из центральных улиц Хельсинки, а “свидетелем” - и исполнителем мелодии - стал Федор, уличный музыкант из Питера. Моцарт, фокстрот, Рио-рита, песни из “Амели”… Репертуар меняется - ведь пять часов подряд скучно играть одно и то же - люди останавливаются и слушают.


- Я больше всего люблю играть именно на улице, - рассказывает музыкант, - Кто-то бросил монетку, значит понравилось. Не бросил, а просто послушал - тоже ничего. А когда под “заказ” приглашают, то всегда спрашивают: “сколько тебе придется заплатить”. И как себя оценить? Дешево? Как-то обидно. Дорого? Могут отказать и сказать “нет”. Тоже обидно.

Впрочем, есть некий предел, ниже которого нет смысла вообще выходить на улицу. Поэтому летом, когда в Хельсинки слетаются заезжие музыканты из самых разных стран, Федор уезжает в Норвегию - там народ приветливый, и больше денег кидают: вместо финских двух евро примерно пять.
Кстати, расходы у уличных музыкантов тоже немалые.

“Работа у нас - это свобода, достойная зарплата, прогулки, фитнесс и, наконец, веселье… Вы доставляете наслаждение… это ваша миссия”… Несмотря на все эти жизнеутверждающие лозунги и на пресс-релиз, сообщающий, что даже мишленовские рестораны готовы паковать свои изысканные блюда в пропахшие гамбургерами рюкзаки, сами доставщики еды, работающие в двух хельсинских компаниях, пришли к выводу - дальше так продолжаться не может. Как говорил чайник утюгу в детском стихотворении “я больше идти не могу.” И началось…

На самом деле, протесты зрели давно. Например, когда Foodora решила “оптимизировать расходы” и ввела новую формулу оплаты труда для курьеров. В итоге, в будни час работы стал приносить на евро меньше, (в выходные - на два) а вознаграждение за каждый доставленный заказ выросло всего на двадцать центов.
В официальном письме, составленном менеджерами (сидящими на неплохом окладе) эти печальные цифры попытались нивелировать тремя солидными абзацами текста. Которые можно было свести к “возможно вам покажется, что вы станете получать меньше, но скорее всего, не будете, если поработаете как надо”.
Никто не поверил. И уже через несколько часов во всех каналах общения курьеров появились первые расчеты, показывающие, что даже если “работать как надо” месячная зарплата упадет, минимум, на пару сотен евро.