“Во времена, когда тиран, чтобы прославиться, стирал с земли целые города, а врагов на глазах собравшейся публики бросали на растерзание зверям, никаких колебаний по поводу отношения к этим преступлениям даже не возникало. Но лагеря смерти под лозунгом свободы и массовые убийства, оправдываемые любовью к человечеству, выбивают почву из-под возможности давать им оценку. С того момента, когда призывают на помощь “законодательство” и убогую логику, для которой все безразлично, преступление, еще вчера судимое, распространяется с невероятной быстротой”.
О том, как эпоха безнадежности убивает способность к сопротивлению, рассуждает Альбер Камю в эссе “Человек бунтующий”.

Когда палач из Дахау рыдал в тюремной камере: “ я всего лишь исполнял приказы, а теперь говорят, что убийца - это я”, сегодняшние судебные приставы выкидывают людей из домов за “невыплату” учетных записей компьютеров, медиа-алгоритмы воют о “справедливых демократических” выборах, а “государство” одевает население в намордники и требует предъявления “вирусных” QR кодов - конечно же, ради блага общества! - никто даже не вспоминает, кто, когда и по каким причинам ввел этот самоубийственный религиозный культ.

В 1762 году Жан Жак Руссо, страдающий от безденежья, гонений и постоянных угроз, а потому мечтающий о социальном равенстве, написал трактат “Общественный договор”, который был ни в коем случае не манифестом - скорее, исследованием легитимности власти.
В то время короли считали себя богами, призванными вершить земные дела, в том числе, и “справедливый” суд. Они были последней надеждой убогих, сирых и нищих.
Но если к королям можно обратиться за помощью, значит, принципиально невозможно выступить против них.
Своим трактатом Руссо породил очередную мистическую конструкцию, которая постулирует уже не каприз короля, а всеобщую волю - как божью.
“Каждый из нас, - писал он, - передает в общее достояние свою личность и все свои силы, в результате чего превращается в неразделимую часть целого”.
Общая воля, чья власть не знает границ, диктует каждому образ действий. Если человек от природы добр, он сумеет проявить совершенство разума. Поэтому он не может пересматривать свои решения, которые ему не подчиняются.
Таким образом родилась новая религия - со своими святыми и мучениками.
Но наступает момент, когда вера становится догмой и требует безоговорочного подчинения. Тогда вновь появляются эшафоты и месса творится в крови.
Убийство короля в 1793 году освятило приход новой эпохи господства “всеобщей воли”, которая длится и поныне.

Если Руссо всего лишь высказал идеи, то историей их сделал Луи Сен-Жюст. Один из самых молодых депутатов Конвента, до революции он сидел взаперти у себя в каморке, обклеенной черными обоями с белым рисунком в виде слез, писал бездарные непристойности и испытывал настоятельную потребность в добродетели. В частности, он предлагал не давать детям мясо до 16 лет и мечтал о народе вегетарианцев-революционеров.
Во время переворота он отличался непоколебимостью принципов, а потому провозглашался “ярым борцом с узурпаторами”.
Именно Сен-Жюст произнес обвинительную речь на процессе о казни короля, заявив, что “воля народа - есть нечто священное”. Ведь даже если простые люди из сострадания готовы простить короля, то “общая воля” простить не может. Выражать эту волю было делегировано Конвенту (национальному собранию).
Но разве в системе правосудия жертва не может отозвать свой иск?
Может. Когда это система права, а не религиозный культ.

Именно эта речь стала началом эпохи, слепо устремившейся в туннель - навстречу лику “истинного света”.
Но кто он, этот новый Бог? Согласно Сен-Жюсту - это народ, который является оракулом, знающим все требования вечного мирового порядка.
Потом, правда, оказалось, что одной веры недостаточно - нужна еще и полиция. Конечно же, с “целью установить такой порядок вещей, при которой установится всеобщая склонность к добру”.
В итоге “общая воля” находит свое отражение в законах, издаваемых “народными представителями”. А “бессмертные, беспристрастные защищенные от человеческого безрассудства” институты в полном единении и не вступая в противоречие начали управлять жизнью людей.
Так к двум традиционным формам угнетения, известных человечеству - с помощью оружия и денег, добавилась третья - с помощью должности.

Абсолютная мораль стала всепожирающей, превратив последние два века европейской истории в тусклый скучный роман. “Добродетель” громко требует от каждого милосердия и любви не только к ближнему, но и к дальнему, превращая современный гуманизм в насмешку.
Подобная несгибаемость не способна привести ни к чему, кроме разрушений. Наступает день, когда она превращается в полицейщину, и вот уже во имя спасения человека на площадях пылают костры.
Люди Европы, отданные во власть теням, забыли о настоящем ради будущего, о живых жертвах ради призрачной власти, о каждодневной несправедливости. Они не верят в свободу личности и мечтают о странной свободе вида. Они отвергают смерть в одиночестве и зовут бессмертием величайшую коллективную агонию.
Они не верят в реальный мир и живого человека.
Секрет Европы в том, что она больше не любит жизнь.

Одновременно сбылось пророчество Маркса о том, что капитализм - последняя стадия промышленного развития, потому что он порождает условия, когда все антагонизмы преодолены и никакой экономики больше не будет.
Странное и пугающее усиление современного государства является результатом непомерных технических амбиций.
Конечно, бесполезно пытаться отказаться от машин - век прялок миновал, а мечта о ремесленной цивилизации оказалась тщетной.
Надо согласиться с приносимой механикой пользой, даже отвергая приносимый вред.
К тому же, к примеру, грузовик, который день и ночь ведет шофер, не унижает этого шофера, который знает грузовик в целостности и использует разумно и с любовью.

Бесчеловечность начинается лишь с разделением труда. Буржуазные иллюзии, касающиеся технического прогресса, породили цивилизацию укротителей машин, которые подчиняются одним и тем же законам - концентрации капитала, рационализации труда и постоянному росту его производительности.
Идеология прогресса наилучшим образом подходит для общества, жаждущего материального процветания за счет технических достижений. Если ты уверен, что завтра - в полном соответствии с мировым порядком - будет лучше, чем вчера, ты спокойно можешь продолжать развлекаться.
На практике же рабство становится всеобщим, а небесные врата - закрытыми.
Таков экономический закон общества, поклоняющегося культу производства. Ради него были отвергнуты принцип неопределенности, квантовая теория и в целом общая тенденция развития современной науки.

Ведущие идеологии современности родились во времена абсолютных физических величин. Наши реальные знания, напротив, позволяют мыслить только в категориях относительных.
В итоге реальность стала еще кровавее, чем закон.

В нормальном обществе предполагается, что гражданин его не соблюдает, поэтому виновность перестает быть фактом и превращается в простое отсутствие веры.
При капитализме каждый обязан чтить закон. Недостаточно просто соглашаться. Необходимо жить с этой верой, служить ей и быть в постоянной готовности, что догма изменится. Если подданный империи производства не верит ей, значит он исторически ничтожен и таков его собственный выбор. Но так как его выбор направлен против истории, значит, он святотатствует.
При малейшей ошибке потенциальная вина становится реальной. Ответственность за бунтарство возлагается на каждого человека, включая самых покорных.
Как итог - в мире победившего трибунала поголовно виновный народ неустанно движется к недостижимой невиновности под горестным оком великих инквизиторов, а “власть” имеет печальный и жалкий вид.

В начале ХХ века немецкий философ Макс Шелер, рассуждая о духовной слабости западного общества, ввел такое понятие как ressentiment (“озлобление”) - чувство враждебности к тому, что индивид (общество или нация) считает причиной своих неудач. Феномен ressentiment заключается в сублимации чувства неполноценности в особую систему морали. Из-за этого происходит самоотравление долго длящимся бессилием, которое всегда окрашено завистью к тому, что индивид не имеет сам. Поэтому в мечтах, часто переходящих в реальность, он наслаждается муками, которые должен испытывать объект его гнева.
Именно ressentiment двигал “благочестивыми” гражданами, собравшимися поглазеть на смертную казнь или праведниками, мечтающими насладиться муками попавших в ад.
И движет сегодня представителями гомогенного “равноправного” общества, стремящимися задавить тех, кто посмел выделиться и отличиться.
Ведь бунтарский дух практически невозможен там, где провозглашается “всеобщее абсолютное равенство”. Там индивиды не задаются вопросом протеста, потому что этот вопрос за них решила “традиция”. Впрочем, самих вопросов нет - есть лишь ответы и их вечное толкование.
Да и зачем протестовать, если в душе у тебя нет ничего такого, что следовало бы защищать?

Но когда законы не приводят к согласию, а единство, основанное на принципах, распадается, то кто в этом виноват?
Разумеется, бунтари.
Кто они такие? Те, кто своей деятельностью отрицают необходимость единства.
Мысль о том, что принципы могут быть ошибочными - иначе почему существуют мятежники? - никому не приходит в голову. Ведь бунтари преступны потому, что принципы необсуждаемы.
К сожалению, ни Сен-Жюст, ни его многочисленные последователи за несколько веков так и не учли старую, как сама история, истину - любой закон по своей сути обречен на нарушение.

Человеческий протест каждый раз направлен на те аспекты мироздания, в которых заметны мутность, диссонанс и разрыв связей. Возмущение вызывает не страдание как таковое, а то, что ему нет оправданий.
В конце концов, иногда мы все согласны терпеть боль, мириться с изгнанием или заточением, если здравый смысл убеждают нас в том, что это необходимо.
Так, если наводнением затоплен дом, мы, хоть и переживаем, но вполне терпимо относимся к тому, что придется ночевать у родственником или под мостом. Но когда от имени “государства” подгоняют грузовик, потому что жилье не зарегистрировано “в соответствии с законодательством”, то мы просто обязаны протестовать. Хотя бы потому, что если в “демократическом” обществе все равны, то таким же образом должны быть выкинуты из своих вилл “народные избранники” и представители “беспристрастных” институтов. Разве это не они ввели население в беспрецедентный “государственный” долг?
Если цветущие кусты сирени вырывает с корнем ураган или сжигает неосторожный пожар, мы сокрушаемся, но обещаем себе посадить в этом месте то же самое, даже лучше. Но рабочий, пилящий деревья лишь потому, что ему нравится нажимать на кнопку механизма, вызывает искренний гнев.
Когда мы заболеваем гриппом или ветрянкой, то добровольно остаемся в “самоизоляции” - хотя бы по причине плохого самочувствия и непривлекательного внешнего вида. Но мы не видим причинно-следственной связи между биологическим вирусом, передающимся воздушно-капельным путем, и цифровыми кодами в приложениях к смартфону. Ее попросту нет.

Альбер Камю утверждает: “бунта не может быть без сознания собственной правоты. Отказ выполнять приказ, так как он неприемлем, обозначает существование некоей границы, за пределы которой человек не может позволить зайти. Он ставит ту часть себя, которую хочет заставить уважать, выше всего остального. Так, актеры Средневековья были отлучены от церкви. Избрать эту профессию тогда означало - избрать муки ада, так как церковь видела в актерах своих злейших врагов. Многие современники недоумевали: как можно ради Мольера лишиться вечного спасения? Но именно так стоял вопрос. Это и называется: остаться человеком”.

Существует особый род справедливости, заключающейся в восстановлении свободы - единственной нетленной ценности истории. По настоящему люди всегда умирали только за свободу. Ведь как только мы признаем, что жизнь есть благо, мы должны согласиться, что оно распространяется на всех людей.
Но когда цель носит абсолютный характер, то есть, считается определенной (коммунизм, всеобщее благо или небесный рай) то это приводит к принесению в жертву других.
Оправдывает ли цель средства? Возможно. Но что может оправдать цель?
Историки не дают ответа на этот вопрос. Зато дают бунтовщики - средства.

Современная западная мораль категорически отрицает существование некоей человеческой природы, в которую верили древние греки. Их неисчерпаемый гений, внесший такой вклад в историю, не разделял мир на людей и богов. Скорее, это были ступени, ведущие от первых ко вторым.
Древним грекам была чужда идея противопоставления вины и невиновности, они не смотрели на жизнь, как на борьбу добра со злом. В их вселенной ошибок было больше, чем преступлений. Но единственным поистине страшным - нарушение чувства меры.
Дело в том, что древние греки, веря в судьбу, прежде всего верили в природу, частью которой они считали себя. Восстать против природы - значит восстать против себя, то есть, биться головой об стену. Поэтому с их точки зрения бунт - это всегда бунт против кого-то, кто мешает природе внешней либо внутренней.

Это равновесие между человеком и природой, подразумевающее, что мы принимаем мир таким, какой он есть, первым разрушило христианство. А когда на сцену вышли северные народы, не имевшие традиционного дружеского отношения к окружающему миру, этот процесс значительно ускорился.
Всякая красота стала оскорбительной - как источник праздных наслаждений, а сама природа попала в рабство. Она стала восприниматься не как объект созерцания, а как объект переделки. Христиане, марксисты, фашисты и капиталисты стремятся к господству над природой, стремительно разрушая ее.

Еще одна ошибка целой эпохи заключается в том, что она сформулировала (или думала, что сформулировала) общие правила действия на основе непреодолимого чувства безнадежности. Раз Христос страдал, тем более добровольно, то все другие страдания и боль изначально справедливы.
С тех пор вся мировая история - бесконечное попрание уникальности живого конкретного человека, которому постоянно грозить опасность быть погребенным под бременем сменяющих друг друга абстракций - бога, государства, общества и человечества.

А так как всякая чистая добродетель убийственна, пророчества о небесном рае и сверхчеловеке обернулись методичным производством недочеловеков, изначальный надлом которых стал естественным.
Индивиды с таким усердием расчесывают раны, что в конце концов начинают получать от этого удовольствие. Жертвы вечной несправедливости, сгустки непреходящей боли они страданием оправдывают мучения себя и других.

Возможно, ориентиром стали романтические описания демона в литературе XIX века: страдающий и презрительный одиночка, обреченный на величайшую муку, он подчиняет себе всех и вся - небрежно и словно бы нехотя.
Альбер Камю с этим категорически не согласен: “Если вы закоренели в своем отчаянии, поступайте так, как если бы вы не утратили надежды, или убейте себя. Страдание не дает никаких прав”.
Но убогая логика, которой все безразлично, запретила даже самоубийство - как самый страшный грех. Хотя если мы готовы ради чего-то пожертвовать жизнью, разве это не значит, что жить все-таки стоило?

Апостол Павел дал верующим догму, а церковь облекла в плоть ту веру, которая до этого представляла собой всего лишь стремление к царству небесному. Всего лишь за век удалось организовать все, включая даже мученичество и проповедь, которая впоследствии станет рядиться в платье инквизиции.
А потом пришли и сами великие инквизиторы, которые заявили, что всеобщее счастье достигается не свободным выбором между добром и злом, а господством над унифицированным миром. Римские папы, одобряющие палачей, открыли путь тем, кто избирает сам себя. Мир, не сумевший объединиться ради единого бога, с тех пор стал объединяться против него.
Со времен великой депрессии в “свободных демократических обществах” начались раздачи подачек самым нищим и обездоленным, что пресекло на корню формирование будущих революционеров.
А вслед за навязанными привычками ожидания “помощи” от государства, возникли новые - сведенные Гитлером в единую доктрину. И оказалось, что ради “единства” все средства хороши.

Но человек - единственное существо, отказывающееся быть тем, кто он есть.
Каждая личность по своей сути преступна по отношению к государству. Жить - значит всегда нарушать закон.
Поэтому чтобы преодолеть абсурд, каждый должен сам решать, что ему делать.
Либо его право решать должно быть признано за ним, как за личностью, либо он станет ничем, окончательно раздавленный превосходящей его силой.

Альбер Камю утверждает, что за последние пять тысяч лет в мире не произошло еще ни одной революции. Все, что так называлось, было лишь сменой одних институтов подавления населения на другие.
Самым честным в этом отношении было восстание Спартака. За несколько десятков лет до наступления христианской эры семьдесят гладиаторов смогли объединить в своих рядах около сотни тысяч бунтовщиков. Эта непрофессиональная армия разбивала отборные римские легионы и захватывала одну область Италии за другой. Восставшие даже могли бы - согласно традиции - устроить гладиаторские бои между сотнями римских патрициев и наблюдать за ними с восторгом со ступеней амфитеатров.
Великий город, понимая, что придется платить за все преступления, замер в ужасе.
Но в решающий момент армия вдруг замерла и откатилась назад.
У Спартака не было никаких амбиций и требований, кроме как “предоставить рабам равные права”. Он не готов был смести римских богов, потому что нечему было их заменить, кроме дикого желания справедливости.
Так началось поражение. Спартак готов был погибнуть в поединке с Крассом, олицетворяющим для него всех римских рабовладельцев. Но командующий легионами испугался. Спартака убили наемники - такие же рабы, убивающие вместе с ним и свою свободу.

Фашистские перевороты ХХ века тем более не заслуживают названия революции. Но именно они заложили в основу построения государства идею, что история - всего лишь результат действия слепой силы.
Ведь если ни во что не веришь, если ничто не имеет смысла, если нет никаких ценностей, значит, все возможно и ничего не важно. Можно подбрасывать уголь в печь крематория или заниматься лечением прокаженных. Зло и добро - всего лишь дело случая или каприза.

Но если отсутствует различие между истинным и ложным, остается одно - показать себя самым сильным. Пока фашистам сопутствовал успех, главари предпочитали верить в свое божественное озарение. Но когда настал час поражений, обвинили в предательстве свой народ.
Для убийц или палачей саморазрушение ничего не значит - главное, не умирать одним, а прихватить с собой весь мир.
Единственное, что их омрачает - они не могут чувствовать себя невиновными.
Поэтому им необходимо возбудить чувство вины у жертв. Чтобы в мире, утратившем ориентиры, воцарилась всеобщая виновность, узаконивающая применение силы.

Ирина Табакова

P.S. Уважаемые читатели!
Финские фашисты не ограничились закрытием счетов нашего независимого СМИ, и отобрали у нас офис и единственное жилье. Но мы по-прежнему продолжаем печатать наши статьи и готовим к печати книгу "Постгуманизм". Реквизиты для финансовой поддержки сообщим - как только откроем счет