“Страхом легче управлять, если мысли человека переключены с предмета страха на сам страх. Заставь его забыть о несовместимости пугающих его опасностей, о том, что все разом они не могут на него свалиться. Заставь его настроиться на то, что он должен вынести их стойко и терпеливо”.
Льюис Стейплз "Письма Баламута"

В салонах первого класса межконтинентальных лайнеров плывет мировой истеблишмент, устремив взгляд в мониторы своих ноутбуков из-под дежурно насупленных бровей. На шикарных пляжах модных курортов и дорогих яхт сидят женщины, одетые в дешевую лайкру, которую сделали дорогой, нашив на нее буквы из золота. 1% населения считает себя уникальным - лишь потому что владеет состоянием, превышающих то, что есть у остальных 6,9 миллиардов жителей Земли. Но абсолютно все, принадлежащие к “клубу избранных”, выглядят как клоны и так же ведут себя. За этой однообразностью скрывается страх, что вот-вот все рухнет. “Избранные” знают, как большинство из того, чем они пока владеют, на самом деле было оплачено государством. Они распускают слухи о своем великом могуществе, хотя умеют лишь разрушать и пугать, а единственное имеющееся в их наличии оружие - примитивная имитация и обман.

Как уже всем давно известно, так называемый “неолиберализм” - это власть финансовых институтов и бирж. Точнее, их видимости. В последние десять лет “могучие” корпорации направляют на выкуп собственных акций на фондовых рынках наибольшую долю “прибыли” - цифровых “денег”, которые рисуются на компьютерах всевозможных банков, начиная с МВФ.
Но зачем этой имитации понадобилась либеральная идеология? Все очень просто. Считается, что идеология милосердия всегда хорошо продается. Люди могут не покупать машины или смартфоны и не платить налоги, идущие на “построение светлого будущего”. Но почти всегда они поддержат ущербных и обездоленных. Только по этой причине идет массовая пропаганда ЛГТБ, трансгендеров, черных и алкоголиков.
Впрочем, все равно не получается так душевно, как у незабвенного Остапа: “Одни из вас служат и едят хлеб с маслом, другие занимаются промыслом и едят бутерброды с икрой. И те и другие спят в своих постелях и укрываются теплыми одеялами. Одни лишь маленькие дети, беспризорные, находятся без призора. Мы, господа присяжные заседатели, должны им помочь. И мы, господа присяжные заседатели, им поможем”.

Во всех предвыборных выступлениях неолибералы всегда обещают, что их политика приведет к ускорению экономического роста, выгоды от которого будут “просачиваться сверху вниз”, так что даже беднейшим жить станет лучше. Правда, для этого придется согласиться на низкие зарплаты и смириться с сокращением финансирования таких государственных программ, как образование и здравоохранение. Обещанный рост не наступает (кроме, конечно, фондовых индексов), доходы и богатство не просачиваются вниз, а утекают вверх.
Но погоня за сверхприбылями и пропаганда “успешности” - как наличия больших цифр на счетах - смогли внедрить массовую жажду потребления. “Человек живет, если он потребляет. Чем больше он потребляет, тем лучше живет”.

В научно-фантастическом романе революционера-писателя Александра Богданова, опубликованном в 1908 году, главного героя привезли на Марс. Денег там не было, дефицита, впрочем, тоже. Все товары производилось на технически оснащенных фабриках, где на мониторе центра управления в режиме реального времени была видна каждая из них. Нехватка рабочей силы - или ее избыток - мгновенно просчитывались автоматически, и рабочие двигались именно туда, где нужны. Все они были прочипированы - их мозг был связан с механизмом управления неуловимыми и невидимыми нитями. Работники могли легко перевоплощаться из женского пола в мужской (или наоборот) и добровольно совершали самоубийство, когда их становилось слишком много.

Меньше, чем через сто лет эту антиутопию начали воплощать на Земле, но эксперимент оказался неудачным. Полный провал глобализации пришлось скрывать под завесой фальшивой “пандемии”, сражаясь с человечеством с помощью имитации - алгоритмов, электронных систем, правительств и прочих ширм.
О том, почему неолиберальный проект изначально был обречен, рассказывает журналист Пол Мейсон в книге “Посткапитализм”.

В годы расцвета всемирного общества потребления - после распада СССР - экономисты поверили, что все проблемы могут решать политики. Или управляющие центральными банками - подправив шестеренки под названием “бюджетная денежная политика”. Мейнстримовские “эксперты”, рассматривая незначительную вероятность того, что новые технологии и старые формы общества могут плохо сочетаться друг с другом, уверяли, что общество просто подстроится к технологиям. И в общем-то, их оптимизм был оправдан, потому что в прошлом такое приспособление имело место.

Экономические уклады, через которые прошло человечество, всегда основывались на реальных вещах. Так, предок грозного феодала кулаками или мечом отбирал плодородные земли у более слабых соседей. Потомки австралийских аристократов тщательно скрывали свое происхождение от каторжника, убившего на золотом прииске своих товарищей по несчастью и забравшем добычу. Российские олигархи “забыли” о залоговых аукционах и выкупленных в кредит шахтах или заводах. Во все времена истории подобные “успехи” усиленно пропагандировались как“божественная воля”, “голубая кровь” или “деловое чутье”.

- “Если вы посмотрите исторические пьесы Шекспира одну за другой, начиная с “Короля Иоанна” и заканчивая “Генрихом VIII”, то поймете, что наблюдаете крах феодализма и становление раннего капитализма. - пишет Пол Мейсон. - Феодализм был системой, основанной на признании землевладельцев высшей кастой: именно поэтому крестьяне были обязаны отдавать им часть произведенных продуктов и нести воинские повинности в их пользу. Те, в свою очередь, были обязаны выплачивать налоги королю и заставлять свои армии воевать по его требованию. Но к тому времени, когда шекспировский Ричард III убивал своих противников, система, основанная на инструкции о “святости происхождения”, была уже подорвана деньгами: аренда за землю могла быть выплачена монетами, солдаты получали жалование, а войны велись при помощи международной банковской системы. Шекспировские короли и герцоги убивали друг друга потому, что из-за смены экономической модели их власть, основанная на обязанностях, могла быть свергнута. Драматург уловил суть этого задолго до того, как были изобретены слова “феодализм” и “капитализм”. Он понятия не имел, к чему это приведет. Но его герои ответили на главный вопрос - чем отличается время “стабильности” от времени, когда старые догмы рушатся? Идеями и поведением. Люди все больше ценят друг друга. Любовь важнее, чем освященный церковью брак. За такие человеческие ценности, как истина, научная точность и справедливость, можно отдать жизнь – с гораздо большей готовностью, чем за иерархию”.

С точки зрения пропаганды, неолиберализм не стал исключением: деление на высшую и низшие касты объясняется как не подлежащие никаким сомнениям “воля избирателей” или “спрос”. Но вот с точки зрения того, что мейнстрим называет “экономикой” в истории еще не было прецедента. Глобальная фальшивка, на которой основано все богатство “одного процента” базируется на имитации - как “деятельности”, так товаров и услуг, чаще всего произведенных с помощью двух кнопок на компьютере - “ctrl+c, ctrl+v”. Рынок - как “совокупность процессов и процедур, где главным критерием является свобода действий участников” - при неолиберализме перестал существовать. В лучшем случае “передовая идея глобализации” выглядит как перевоз норвежской семги на запаковку в вакуум в Китай, а потом обратно - в европейские магазины. Провозглашается, что таким образом продукция “удешевляется”, хотя в супермаркетах цена на рыбу растет.
Это касается и всего остального, на чем делают свои цифровые состояния “гиганты” из списка Forbes. Еще в 1937 году нобелевский лауреат Рональд Коуз опубликовал статью под названием “Природа фирмы”, где доказал, что сущность корпораций заключается вовсе не в расширении свободной международной торговли, а в подавлении механизма рыночного ценообразования и замене его системой административного контроля. Координация “экономической” деятельности с помощью приказов из единого центра всегда сопряжена с громадными издержками. Причем эти траты бюрократического контроля лавинообразно нарастают при увеличении размеров организации.

Но это предупреждение осталось без внимания. После Второй мировой войны произошло масштабное установление государственного контроля, в том числе, с использованием СМИ - для того, чтобы влиять на поведение частного сектора и решить таким образом все проблемы со свободной конкуренцией.
Тогда же из химических лабораторий по всему миру распространился пластик, из которого производились суррогаты всего - мебели, одежды, а потом и еды. Плюс к этому массовое использование удобрений привело к увеличению урожаев, механизация снизила расходы, а стандартизированное массовое производство окутало общество, обеспечив достаточно высокие зарплаты, чтобы стимулировать потребление того, что производили фабрики. Все росло, будто напичканное стероидами.
На протяжении примерно двадцати лет этот баланс работал, причем настолько хорошо, что многие люди стали верить в приход новой эпохи. Ведь то, что должно было закончиться спадом и депрессией, привело к пьянящим десятилетиям. Одновременно рост прибылей и небывалое обогащение “одного процента” сопровождались социальным упадком, военными конфликтами и возвращением крайней нищеты в развитые государства.
А потом эта схема перестала действовать. Фиатные деньги, глобальные дисбалансы, использования рабочей силы в бедных странах и удешевление всего остального в результате распространения технологий - все это сделало возможным появление неолиберализма. Но не смогло отменить законов экономики. 1973 год стал водоразделом - моментом, когда энергия, толкавшая вверх, дошла до пика, а затем потянула вниз. Так как мировая банковская система делала деньги из ничего, то произошел неизбежный крах фондового рынка, а нефтяной шок стал лишь последней каплей.

Впрочем, для непосвященных это падение оказалось незаметным. Толпы политиков, энергетических баронов и банкиров продолжали уверять, что в мире уже нет противоречий. Может, “конец истории” и не наступил, но строителям неолиберального порядка показалось, что она стала контролируемой. Они решили, что с любыми финансовыми проблемами можно справляться путем “рисования” на компьютерах огромного числа “дополнительных средств”, выигрывать выборы с помощью электронного “подсчета” необходимого количества голосов, устранять ударами беспилотников террористические угрозы, а оппозицию задавить электронным же “компроматом” о “домогательствах” или отсутствии достаточной толерантности к неолиберальным “ценностям”.
Но капитализм - это комплексная система, не подконтрольная олигархам, миллиардерам, правительствам и державам. Результаты ее деятельности зачастую противоречат намерениям людей даже тогда, когда они действуют рационально. Кроме того, капитализм - это еще и обучающийся организм: он постоянно приспосабливается, причем не только в мелочах. В поворотные моменты он видоизменяется и мутирует, реагируя на опасность, создает модели и структуры, которые вряд ли были бы понятны предшествующим поколениям. Если мы обратим внимание не только на технологии, но и на производство пищи, контроль над рождаемостью или над здравоохранением в глобальном масштабе, то увидим, что в последние двадцать пять лет человеческие возможности в этих областях выросли больше, чем когда-либо еще.
Однако созданные за то же время компьютерные технологии несовместимы с капитализмом - ни в каком виде. Поэтому несмотря все старания неолиберального мейнстрима, экономический уклад, где “цена - есть денежное название овеществленного в товаре труда” закончился.

… В 1920 году экономист Людвиг фон Мизес написал: “Любое планирование в результате приведет к хаосу и, прежде всего, к перепроизводству низкосортных товаров, которые будут никому не нужны. Оно будет работать какое-то время, потому что “память” об адекватных ценах будет оставаться частью системы, но, как только эта память сотрется, наступит хаос”.
Но этот прогноз прошел мимо высокооплачиваемых “экспертов”, которые последние десятилетия неустанно работали над очерком плановой экономики Европейского союза. Они уверяли, что издержки и выпуск продукции можно рассчитать заранее с помощью подробного алгоритма, а стоимость любого труда - на суперкомпьютере. Согласно их очерку, электронная система дает ответы на реалистичные вопросы. Например: сколько товаров будет продано в этом году, сколько различных ресурсов мы обычно используем, каковы сезонные вариации, какой спрос ожидается, сколько и чего нам следует заказывать, исходя из предыдущего опыта? Но как быть с теми, кто работает на трех работах одновременно, или с матерью-одиночкой, оказывающей сексуальные услуги по веб-камере? В суперкомпьютерной модели они не существуют.
Да и в целом спрос и предложение зависит от невероятного количества случайностей, которые абсолютно нереально заранее планировать - будь-то погодные условия или настроение людей. Поэтому скрупулезный очерк будущего ЕС - это детальное пособие, рассказывающее о том, чего мы ни в коем случае не должны были делать. Тем более, что при неолиберализме рыночный сектор организован намного сложнее, чем сто лет назад. Производство и потребление переплетаются друг с другом, а экономика забита “информационными товарами” с нулевыми издержками производства.
…Коммунистические экономисты предполагали, что когда весь земной шар будет колонизирован, капиталистическая система рухнет. Технологические корпорации сочли, что они сумели обойти географию, внедрив “новые колонии” в отдельных отраслях, в домах и в головах людей, превращая даже наш досуг в прибыльные для корпораций деятельности. Но что происходит, если больше невозможно создавать никакие новые рынки?

Маркс утверждал, что кризис представляет собой предохранительный клапан для всей системы в целом, так как является продуктом его технологического динамизма. В третьем томе “Капитала” он описал, как происходят финансовые крахи: кредитование становится чрезмерно раздутым, спекуляции доводят его до разрушительных масштабов, что сталкивает экономику в многолетнюю депрессию. Да и в целом Маркс считал, что главная функция кредита состоит в том, чтобы превратить движущую силу капиталистического производства в систему чистейшего и колоссальнейшего мошенничества, сокращая число тех немногих, которым достается общественное богатство.

При этом даже самое грубое регулирование требует обмена информацией в реальном времени. В тотально забюрократизированном неолиберализме это неосуществимо. И хотя пропагандируется, что “планирование может функционировать, нужно лишь решить проблему вычислений при помощи электронных систем”, технологии, наоборот, разъедают ценовой механизм, так как лишают продукты их реальной стоимости.
Именно поэтому корпорации выработали для себя стратегии выживания: создание монополий, энергичную “защиту” интеллектуальной собственности, присвоение и эксплуатацию данных о потребителях. Взять, к примеру, расходы Nike на рекламу, когда компания поставила на цифровые продукты. Nike+ использует iPod для записи результатов бегунов и применяет для рекламы данные 150 миллионов индивидуальных забегов. Что до материальной продукции, то в случае того же Nike мы платим не за кроссовки, сделанные в Китае, а за “бренд” - то есть, информацию.
Если перелистнуть историю чуть-чуть назад, то весьма показателен случай General Motors. В 1940 году правительство США пригласило президента компании Альфреда Кнудсена на должность руководителя департамента по управлению производством, в том числе, координацией всей военной экономики. Будучи чиновником, президент компании заключил со своей же фирмой контрактов на сумму 14 миллиардов долларов. General Motors перевела все свои 200 фабрик на производство военной продукции и превратилась в огромную оружейную компанию, имевшую одного заказчика. В других гигантских сегментах американской промышленности управление также стало представлять собой бюро государственного планирования, нацеленное на получение прибыли. Ничего подобного не существовало никогда в истории.

В итоге через какое-то время главными двигателями инноваций стали считаться именно большие компании, использующие все ту же схему. При этом крупные фирмы и крупные банки смогли выживать очень долго даже при нулевой прибыли, создав систему, где цены устанавливаются не спросом и предложением, а главами корпораций, которые добились назначения “своих людей” на ключевые должности в правительствах. И тогда идеология, по которой государство было всего лишь“ночным сторожем” и не вмешивалось в экономическую жизнь, умерла. А финансисты, которые прежде выполняли функцию распределительного центра экономической прибыли и ненадежного источника капитала, стали властвовать над миром бизнеса.

До 1971 года существовали юридические ограничения для создания фиатных (сделанных из воздуха) денег. Так, в США банки должны были держать 20 долларов наличными на каждые 100 долларов вкладов, чтобы люди могли в любой момент забрать свои сбережения со счета. И если даже каждый пятый вкладчик обращался в банк, чтобы забрать все свои деньги, этого вполне хватало. Но на каждой стадии развития неолиберализма подобные ограничения устранялись. Так, на первом Базельском соглашении, заключенном в 1988 году, решено было установить планку резервов на уровне 8 долларов. А к моменту принятия “Базеля II” в 2004 году займы стали слишком сложными, чтобы их можно было уравновесить процентным соотношением. Поэтому правила были полностью изменены, и с тех пор капитал“оценивается” рейтинговым агентством.
Потом главы корпораций и банков начали утверждать, что конкуренция привносит хаос в производство и снижает цены до такого уровня, что прибыльное внедрение новых технологий становится невозможным. Решением стали монополии, фиксирование цен и “защита” рынков. А в качестве средств для достижения этих целей использовались слияния, осуществляемые при поддержке агрессивных инвестиционных банков, создание концернов и введение правительствами ограничений на импорт товаров. Экономическим процессом стали управлять фондовый рынок и инвестиционные банки, получившие контрольный пакет в промышленности - при прямой поддержке государств.
Но система, в которой господствуют финансисты, не производящие ничего, развиваться не может. В итоге мы застряли в мире монополий и неэффективности, посреди развалин свободного рынка, “бесполезной работы”, среди банков и правительств, борющихся за удержание контроля над властью и информацией.
“Один процент” просто навязал людям нужду и социальное разобщение, заставив отказаться от навыков коллективного решения проблем и коллективного взаимодействия. Когда система неолиберализма начала функционировать в полную силу, выход за жесткие рамки своего бюджета стал казаться привлекательными даже бедным: ты берешь деньги взаймы, ныряешь и плывешь вдоль берегов налоговой системы, соблюдая бессмысленные правила, навязываемые работой, потому что вынужден оплачивать счета по кредитам. Потом взялись за полномасштабную трансформацию труда путем создания неустойчивой - посменной или почасовой - рабочей силы, где каждый сам за себя.

Последнее явление уникально и не имеет прецедентов в истории. Если символом феодального общества был средневековый рыцарь, капитализма - буржуй, то кто является образом неолиберализма? Те, кто носит футболки, хранит все данные в компьютере и придерживается ультралиберальных взглядов на сексуальность и экологию? Этого недостаточно. При любой экономической модели, когда интересы угнетаемого класса вступают в конфликт с интересами остающейся в прошлом иерархии, этот класс должен бороться за свои интересы и за новую экономическую модель.
Сегодняшняя проблема в том, что новые люди не проявляют никакого интереса к свержению старого капитализма и вообще слабо интересуются политикой. Подключенные к сети индивиды начала XXI века - “люди с белыми проводами” - не вписываются ни в один из поворотных моментов истории, которые нельзя осмыслить без понимания экономики труда.
Именно трудовая теория более двухсот лет назад дала начало спорам о том, кто что получает, и собственники фабрик сразу же стали проигрывать. Ведь если источником любого богатства является труд, то возникает законный вопрос о том, как следует это богатство распределять. Подобно тому, как живущие на ренту аристократы являются паразитами на теле производительной экономики, также и капиталисты паразитируют за счет труда остальных.
Неолиберализм заменил трудовую теорию путаницей, которая с введением компьютерных технологий дошла до абсурда. При этом - несмотря на явную бесполезность созданных из-за цифровизации рабочих мест - отношение ко “всеобщей занятости” ничем не отличается от того, что было двести-триста лет назад, когда капиталисты превратили огромные пласты нерыночной жизни в серьезные преступления. Если тогда кто-то терял работу на заводе, его арестовывали как бродягу. Нелицензированная охота на дичь могла закончиться виселицей.
Сегодня в развитых странах получателей пособий унижают ничуть не меньше. Подачки выдаются только при выполнении определенных условий, малейшее невыполнение мутных требований “бирж труда” караются лишением выплат, “переработка” - громадными штрафами, а работа за наличные считается тягчайшим преступлением.

Неолиберализм также, как его предшественник - капитализм - сосредоточен на безработице и уровне зарплаты. Послушайте любого политика, произносящего речь о социальных проблемах: сокращение безработицы и пособия предназначены лишь для того, чтобы заставлять людей браться за любую работу, причем за зарплату, на которую нельзя прожить. Рынок труда никогда не бывает свободным. Он был создан при помощи принуждения и заново создается каждый день посредством законов, правил, запретов, штрафов и страха перед безработицей. Многие правительства воспользовались рецессией начала восьмидесятых для того, чтобы ее углубить, закрыв предприятия добывающей и тяжелой промышленности и навязав тем самым массовую безработицу. Одновременно были запрещены несанкционированные забастовки и акции солидарности. В 1981 году руководители американского профсоюза авиадиспетчеров были арестованы и выставлены на всеобщее обозрение в наручниках, а других работников подвергли массовым увольнениям за участие в забастовках. Зачинщиков хватали и избивали каждый день - до тех пор, пока сопротивление не прекращалось.

В итоге те качества, которые рабочие при капитализме называли “продажностью” - то есть, умение подстраиваться под краткосрочные корпоративные цели и жить интересами компании - при неолиберализме стали обязательными. При том, что “преданность” чаще всего подразумевает скучную работу, разбитую на пятнадцатиминутные отрезки, к тому же, за минимальную оплату - постоянный трудовой договор сейчас является недостижимой привилегией.
И если у трудящегося индустриальной эпохи была личность: на работе, в местном баре, в клубе и на футбольном поле, то современный сетевой индивид живет во множестве фрагментированных субкультур и по большей части в интернете.
Прибыль “одного процента” все больше обеспечивается за счет присвоения бесплатной стоимости, порождаемой поведением пользователей. Всем остальным неолиберализм может предложить лишь бюджетную экономию до самой смерти, зато с обновленной версией iPhone каждые несколько лет. Ну а “рост” экономики - исключительно для статистики и рейтингов - предполагается обеспечивать ценой подавления свобод, расширения неравенства и полной победой виртуальности.

Но от “мейнстримовских экспертов” ускользают бартерные схемы, самоуправляемые пространства и другие пласты экономики, которые проросли в нишах и пустотах неолиберальной системы. Движущей силой изменений становится любой человек - как, впрочем, всегда случалось в истории.
И когда мы создаем элементы новой системы, мы должны быть способны сказать: это уже не механизм выживания и не убежище от неолиберального мира, а новый образ жизни, который находится в процессе становления.

Ирина Табакова

Дорогие друзья!
Так как счет издателя "Новости Хельсинки" (European values) по требованию финских бюрократов закрыт, вы можете перечислить любую сумму на тот счет, который еще работает:
IBAN FI25 1820 3000 0185 31 BIC NDEAFIHH
Nordea Bank Finland

Наша новая книга "Постгуманизм" уже сверстана - нужны только средства на ее печать: 20 000 евро